Мой друг, лесничий Борисковского лесничества Павел Шалашов, рассказал, что разыскал место в лесу, где речка Белая петляет по непролазным дебрям, и там, среди прибрежных исполинских лип и осин, повстречал необыкновенной толщины дубы, которым как минимум полтысячи лет. Столь почтенного возраста деревьев-великанов видеть ему в своем лесу никогда не доводилось. Особое впечатление произвел на лесничего экземпляр, ствол которого составил более чем три обхвата. Заинтересовавшись рассказом, я попросил его показать этот лес.
Пробираться сквозь густой подрост из черемухи и ивняка, да еще утопая в полутораметровой крапиве, тяжко. Павел идет впереди, не выпуская из рук нож с длинным лезвием. Орудуя как топором, он в буйстве зелени прорубает коридор. Я с тяжелой фотографической сумкой плетусь позади. Самое трудное в нашей прогулке по нетронутому человеческой деятельностью лесу – преодолевать скользкие от дождей колоды из упавших от старости деревьев. Перелезая подернутые зелеными мхами исполинские валежины с торчащими обломками сучьев, мы рискуем споткнуться и пораниться. Но вот лесничий поднимает руку, показывая на обозначившийся в просвете зелени гигантский ствол дерева. «Вроде бы этот», – неуверенно говорит он, пытаясь сквозь завесу подроста разглядеть макушку дуба. Она скрывается за «крышей» нижнего яруса леса – кленов, лип и осин, теснившихся по соседству. «Нет, это другой. У того дуба половина макушки сухая. А тут вся зеленая. Но толщина ствола тоже впечатляет, – дереву не менее полтысячи лет. Прямо-таки двойник!» – уведомляет меня лесничий. Не мудрствуя лукаво, я двойника сфотографировал, а также стоящего рядом Павла, посчитав, что дело уже сделано и надо из негостеприимного леса выбираться на дорогу. Но лесничий настоял на том, чтобы поиски исполинского дерева продолжить. Тот дуб он нашел весной еще до появления травы и листвы на деревьях, когда лес хорошо просматривался, а сейчас из-за буйства зелени, связанного с дождливым летом, видимость резко ограничена. Приходится прочесывать каждый метр приречного леса.
Идти становится труднее. Мало того что склон берега покоится в густом непролазном подросте, так он еще изрядно завален сухими остовами деревьев, скрывающимися в зарослях крапивы. Вновь стучит нож-топор Павла. И вновь акробатические преодоления валежин. Река в десяти шагах, но за высокой стеной ивняка ее не видать. Чувствуется только запах – запах речной сырости. Из любопытства решаюсь подобраться поближе, чтобы поглядеть на водную артерию леса. Подойдя к берегу, я от увиденного оторопел: река петляет под сводами исполинского леса, что очень впечатляет. Вопреки своему названию, вода тут коричневая, – в свете солнца она бежевая, в тени – цвета шоколада. Потрясающе выглядят и подступившие вплотную к воде деревья: они увешаны «лианами» из хмеля, придавая лесу пугающую таинственность. Глухомань тут несусветная. В этом убеждаешься сразу, как только углубляешься в мрачные покои приречного леса. И комаров тьма-тьмущая. Впечатление – будто находишься в дебрях Амазонки. Кажется, что из-за коряжин вот-вот высунется зубастая пасть крокодила или из-за излучины реки выплывет каноэ с улюлюкающими и вооруженными луками южноамериканцами. Но все это только грезится. На самом деле, кроме лесного кулика вальдшнепа, взлетевшего с берега при нашем появлении, мы в этих нетронутых временем «джунглях» больше никакой живности не встретили.
Дуб-абориген Павел увидал издали. Несмотря на буйство зелени, его необыкновенной толщины ствол хорошо проглядывается сквозь окна в завесах листвы. «Вот он!» – восторженно заявляет Павел и принимается обхватами рук измерять исполина. Ошибки нет: гигантская высота дерева, сухая половина макушки, а главное – поразительная толщина ствола. Три обхвата! Что любопытно, тут рядом с дубом-исполином покоятся на земле зияющие спилами несколько полуистлевших от времени осин. «Кто и для какой надобности их спилил?» – теряюсь я в догадках. Но Павел, тщательно осмотрев место, объясняет, мол, деревья, похоже, спилили с той целью, чтобы создать коридор для подъезда к реке. Возможно, тут когда-то бывали рыбаки. По утверждению лесничего, лес этот девственный, не знавший топора, поэтому и сохранились в нем эти великаны, которые теперь высоко держат головы над буйным подростом.
После серии снимков у дуба-великана, мы присаживаемся на валежину поразмышлять о нашей лесной природе. Перебирая в памяти деревья-старожилы, сохранившиеся в лесах Мещеры, мне сразу вспоминается уголок дикой природы в Шиловском районе, что находится на левобережье Оки напротив села Терехова. Там тоже дожили до наших дней старые экземпляры осокоря (тополя черного) и ветлы (ивы белой). Тереховские осокори тоже необъятной толщины и тоже исполинского роста. Там, находясь в окружении древних исполинов, начинаешь явственно ощущать толщу времени и, перед величественной и могучей природой, невольно чувствуешь себя существом ничтожным.
Или ветлы, растущие в соседстве с осокорями. Их размеры также впечатляют, хотя берут свое вовсе не высотой, а какой-то мощной значительностью, напоминая своим обличьем знаменитые африканские баобабы. Их много. И растут «баобабы» не скопом, а на почтительном расстоянии друг от друга – как в Африке.
Конечно, век ивы белой (ветлы) по сравнению с баобабом не столь долог, она живет всего 50–70 лет, и только в редких случаях может со скрипом дотянуть до 100. Для сравнения: береза доживает до 150 лет, ольха – до 300, сосна – до 500, дуб – до 1000 и больше. Рекордсменом же по долголетию считается сосна остистая, растущая на юго-западе США – 6000 лет! В числе заморских долгожителей значатся секвойя и, конечно же, знаменитый баобаб, которые здравствуют до 3000 и 5000 лет соответственно. Что касается баобабов, то столь большой срок их жизни скорее всего преувеличение: как можно проследить такой отрезок времени? К тому же годовых колец у баобабов нет. Возраст же тереховских «баобабов» по сравнению с заморскими старожилами не столь большой, но местные жители знают, что им давно перевалило за сотню лет. Для ветел это очень солидно.
Но разве могут ветлы достигать такого возраста? – удивится читатель. Могут! Все дело в том, что в Терехове произрастает гибрид, появившийся в результате скрещивания ивы белой и ивы ломкой. Такое в природе хоть и крайне редко, но случается. Гибрид в отличие от своих родственников более жизнестоек, способен противостоять многим превратностям жизни, в том числе загниванию, поражающему сердцевину ветел уже в десятилетнем возрасте. Обычно годам к сорока ветла стоит уже без сердцевины – выгнивает основательно. Стоит до первого хорошего ветра, после чего ее песенка обычно бывает спета. А тереховские великаны ничего – держатся! Вот только пожарам, случающимся в наше время частенько в результате палов травы, бушующему пламени они противостоять не могут, большая часть аборигенов этого реликтового леса свои «седые головы» сложили, как говорится, преждевременно. И очень жаль.
Наше размышление прерывает раздавшийся за рекой гулкий раскат грома. Воздух быстро свежеет. Темно-синяя туча, наползая на небо, быстро погрузила лес в густые сумерки. Неожиданно подул ветер, и деревья заволновались, зашумели листвой. Макушки исполинов с тревожным скрипом закачались. Стало жутко. Быстро прощаемся с местными великанами и спешим добраться к оставленной у дороги машине прежде, чем дождь накроет девственный лес. Не успеваем. Потоки прохладной воды с чередой молний и сотрясающих раскатов грома обрушиваются внезапно и резко. Застигнутые врасплох, мы мгновенно промокаем до нитки. Схорониться от грозы в высокоствольном лесу и думать нечего: деревья-великаны являются хорошей мишенью для разрядов молний, поэтому находиться рядом с ними опасно. Выбираясь на дорогу, мы в полной мере ощущаем на себе мощный напор лесного душа. Тут шумные струи воды льются не только с небес, но и обдают с головы до пят, струясь с листьев деревьев. Невольно вспомнилась одна умудренная жизнью путешественница – рязанка Ольга Константиновна Тищенко. В скитаниях по лесу она даже в свои преклонные годы проходила по сорок километров в день. Застигнутая дождем, снимала одежду и, чтобы сохранить ее сухой, запихивала в целлофановый мешок, который прятала под колоду. Сама же сидела на корточках в чем мать родила. Она говорила, когда идет дождь, нет разницы: в одежде ты или без нее – одинаково некомфортно. Только обнаженное тело к дождю скоро привыкает, а длительное пребывание в мокром одеянии грозит простудой. В нашем случае куда ценнее было сохранить в сухости фотоаппаратуру, – ее-то я вместе с сумкой и запихнул в целлофановый пакет, который предусмотрительно захватил. Ну а нам не повезло: одежду пришлось выжимать. Благо, дождь скоро кончился. И гроза унялась.
Иван Назаров